В Алматы вернулся эмигрировавший в августе 2014 года в Израиль режиссер театра и кино Игорь Гонопольский. Там у него остался налаженный быт, именуемый им «золотой клеткой». Здесь нет ничего – ни гражданства, ни дома. Зато он занят любимым делом – со студентами поставил спектакль «У ковчега в 8» по пьесе Ульриха Хаба. За два года с небольшим, что Игорь Марксович находился в эмиграции, он успел трижды побывать в Алматы, а, получив прошлой осенью годовую визу в Казахстан, считал часы и минуты, оставшиеся до отлета. Зачем же он тогда эмигрировал в фактически чужую для него страну?

Боже! Спаси меня от женщин

- Эмиграция – это тот вопрос, который каждый решает сам для себя, - говорит Игорь Марксович. - Всех, кто отговаривал, объяснял все логично и, скажем так, предметно, то есть правильно, я не слышал. Я считал, что с кем с кем, но со мной все будет хорошо. Такова природа человека: на чужом опыте не будешь опытным, на чужих ошибках не научишься. Не стал уроком даже пример двоюродного брата. Александр Борисович, сын папиной сестры, уехал туда в возрасте 40 лет. Работая тяжело и много, он в Израиле не нищенствует. Но в душе брат навсегда остался бакинцем. Жизнь для детей построил, ну и сам он там не совсем последний человек, но в Баку, где родился, был первым педагогом по физике.

Решив эмигрировать, Игорь Гонопольский приехал в израильское консульство в инвалидном кресле.

- Все бумаги у меня были в порядке, - вспоминает он те дни. - Мама у меня еврейка, отец - тоже. Но неходячих и лежачих везде не очень-то жалуют. Мне тоже пытались отказать, ссылаясь на то, что консул сейчас в Астане. Узнав, что он будет в Алматы через месяц, я сказал, что к тому времени приду на своих ногах.

И в самом деле, в следующий раз я приковылял в консульство с палочкой. Тогда все окончательно и решилось. Дом в пригороде Алматы был продан. В страну обетованную я уезжал из городской квартиры, купленной на имя жены. Она полетела со мной, но через неделю засобиралась обратно. Ее можно понять. Языков, ни английского, ни иврита, не знает, а чтобы мыть подъезды и квартиры - для этого не надо ехать в Израиль. В общем, вернулась в Алматы, чему я не очень препятствовал. Решил, что коль так, то наши отношения исчерпаны. Развелись, в общем. Теперь, если меня кто-нибудь спросит, каких бы ошибок я постарался избежать, начни жизнь с чистого листа, ответил бы так: никогда больше не стал бы связываться с женщинами.

Ни света в конце туннеля, ни светящихся существ

- Все мы с возрастом теряем здоровье, - объясняет Игорь Марксович историю своей эмиграции. - В какой-то момент и мне его тоже оказалось недостаточно. В августе 2014-го пошел себя подлечить, чтобы дальше работать. Поскольку я заслуженный деятель Казахстана, то обслуживался в элитной клинике, которую в народе называют «совминовской». Многие сейчас в вену или в артерию ставят пружинку, очищающую кровь. Эта процедура называется стентирование. Мои лечащие врачи, когда я проходил диспансеризацию, сказали, что мне это необходимо. Ну, надо так надо: я подписался и отдался эскулапам. Когда начали ставить этот самый стент, выяснилось, что некий сердечный клапан насквозь задеревенел. Его надо было менять. На мое счастье, в клинике оказался в наличии клапан какого-то североамериканского быка. Теперь шучу, что я трижды бык. По году, по месяцу, а теперь еще и по клапану. Придя в клинику в конце лета на своих ногах, я только к новому году оказался в своем доме. Ходить не мог, разговаривать – тоже: голосовые связки были прижаты трубочкой, через которую кормили. Пытаюсь что-то сказать – раздается шипение. Пытаюсь писать, но руки тоже не очень хорошо работают. Короче говоря, состояние не из веселых. К моменту выписки спина представляла один сплошной пролежень. Жене меня отдавали со словами: «Будет что-то соображать, но двигаться - нет».

В машину «Скорой помощи» занесли на матраце. На нем же - во двор собственного дома. Ни встать самостоятельно, ни в душ сходить и так далее. Саша Барон, мой друг и просто внимательный человек, хороший врач, нашел кресло на колесиках. Какое-то время на нем рассекал по дому. Мышцы постепенно стали набирать силу. Приходили какие-то тетки, кололи иголками, делали похлопывающий (я его называл «поглаживающий») массаж. От него ничего не менялось, разве что приятно было. Ноги по-прежнему не понимали, чего я от них хочу. Потом мы случайно набрели в Интернете на остеопата по имени Роман. Созвонились, он приехал. Парень прочитал мой диагноз, потом, распяв как лягушку, ощупал, осмотрел, прослушал и сказал, что буду ходить, и стал приезжать каждые два-три дня, чтобы делать массаж. Недели через две или три, взяв под мышки, поставил и отпустил. Так я стал делать попытки по чуть-чуть ходить, а скоро даже подниматься по лестнице, держась за перила. Вот в этот момент я и решил, что надо менять жизнь - уезжать в Израиль. Легенды о тамошней медицине сыграли большую роль, да и проживавший там отец был тогда еще жив.

Говорили, что отец гордый

Будучи в Казахстане заметной фигурой в мире кинематографа (его фильмы неоднократно отмечались на международных кинофестивалях), Игорь был уверен, что и в Израиле ему есть что сказать в своей профессии.

- Но – увы! Я оказался наивным человеком, - сетует режиссер. - Жизнь там совсем другая, перевернутая, по нашим понятием, с ног на голову. Чтобы подтвердить свой диплом и квалификацию, все творческие люди должны пройти комиссию. В этом случае дается якобы поддержка в виде небольшой суммы на приобретение оборудования, инструментов, костюмов и т.д. А мне нужна была камера. Я поехал в эту комиссию, показал какие-то фрагменты из фильмов, получил шесть баллов вместо пяти. Но мне сказали, что финансирование откроется в течение пяти лет.

Короче, камеру я купил сам. Но там снимать нечего. Исключение - фильм про отца. Его я собирался снять очень давно. Приезжал в Израиль с другом, профессиональным оператором Геной Поповым, но что-то мешало, я не мог переступить через себя. Два с половиной года назад, на 90-летие отца (тогда он был еще жив), я позвал своего приятеля, оператора из Тель-Авива. Он снял отца и всех алмаатинцев, приехавших на юбилей.

У Маркса Гонопольского – интересная жизнь. Когда началась война, ему было всего 16 лет. Юный бакинец (и он, и мама родом из этого города) поступил матросом на пароход, таскавший баржи с оружием из Ирана в Баку. Папа часто рассказывал про этот период своей жизни, но я, к сожалению, ничего и не снимал, и не записывал. Теперь придется напрягать память и рассказывать самому.

Напомним: отец Игоря Гонопольского – знаменитый доктор Маркс Хаймович Гонопольский - не только сорок лет руководил психиатрией Казахстана (был главным психиатром республики), но и стал автором нового для СССР направления медицины и психиатрии - наркологии. Первый учебник об этом он написал еще тогда, когда наркомания в Союзе не считалась заболеванием.

- Как получилось, что мои родители оказались в Израиле? – продолжает Игорь. – Отца в конце 1980-х тихо-тихо отправили на пенсию. А потом мама стала прибаливать – ей в больнице занесли гепатит С. Папа возил ее в Москву к именитым докторам, но с этим ничего нельзя было поделать, и я уговорил их эмигрировать. Тогда я занимался коммерцией, у меня были деньги, и я смог купить им в Израиле, квартиру. А это там самое главное: если есть жилье, дальше можно спокойно жить. Родители получали нормальное пособие, к тому же папа ездил в Тель-Авив консультировать по психиатрическим болезням. Я летал к ним постоянно. В очередной раз был в Хайфе на майских праздниках. Я работал тогда начальником управления по рекламе и маркетингу в банке «Туран-Алем», где управляющим был мой покойный друг Ержан Татишев. На большие праздники вместе с женой и с семейными друзьями старался уезжать куда-нибудь в путешествие. В тот раз с другом Олегом и его женой были в Израиле. 8 мая вылетели домой, в Алматы, а через пару дней позвонил двоюродный брат Алекс: мама ушла.

Папа остался один, но он, сильный и смелый человек, сумел взять себя в руки. Фактически не зная языка и правил, по которым живут в этой стране, организовал общество репатриантов из Казахстана. Они вместе ездили в экскурсии, отдыхали, была какая-то общественная жизнь. Но время шло, и однажды отец слег. Когда он первый раз сломал шейку бедра, я вытащил его. Однако самостоятельность вернулась к нему ненадолго. Как-то позвонили в дверь, папа соскочил с дивана, зацепился за ковер и… случился второй перелом. После этого мы с братом решили, что он не может больше жить один. Там есть такая услуга, как метапелет - оказание помощи пожилым людям за счет государства. Работники социальных служб несколько раз в неделю приходят, чтобы приготовить еду, прибрать в квартире, помочь с личной гигиеной и, если нужно, погулять. Но это не могло продолжаться вечно, и мы решили определить отца в Бейт Авот – Теплый дом.

Когда в Алматы заходишь в дом престарелых, в нос бьет запах прокисших щей. А там это комфортабельный Дом отдыха с круглосуточным медицинским обслуживанием. На каждом этаже свой контингент. Есть ивритоговорящие, русскоговорящие, есть совсем без памяти, тяжелые... И вот папа оказался там. Я не мог быть с ним рядом, это было невозможно, я работал. Пока был в Алматы, отца патронировал Алекс, брат. Отец был уже очень слаб, в комфортном Теплом доме ему не с кем было словом перемолвиться. Говорили, что он гордый, не хотел ни с кем разговаривать. Может быть, и так. Он создавал науку, писал книги, по которым учились другие. Интеллект тех, кто находился рядом, был, конечно же, другой. И он, не зная, о чем ему с ними говорить, молчал. Персоналу отвечал мимикой и глазами. Память от этого лучше, конечно, не становилась...

Слухи о моей коме сильно преувеличены

Осенью прошлого года Игорь Гонопольский с трудом передвигался с палочкой, а сейчас отбросил ее.

- На родине и воздух помогает, - объясняет режиссер свой посвежевший и помолодевший вид. - Не знаю, триумфально или нет, но я просто вернулся домой. Говорят, что есть историческая родина, малая родина, еще какая-то. Но она может быть только одна. Почему я сюда рвался? Я здесь, в Алматы, с 14 лет, а в Казахстане – с рождения. А самое дорогое для любого человека – это когда люди его понимают, и он их тоже, когда он знает, куда придет, если пойдет по этой вот улице. Этот комплекс чувств и есть родина. Меня не огорчает даже то, что никак не получается с видом на жительство.

- Даже у вас?

- Почему – «даже у вас»?

- Ну, вы же известный человек...

- Да ладно, перестаньте! Кто меня знает? Я делаю самое непопулярное кино – неигровое, документальное. Если в театре идет один мой спектакль два-три раза в месяц, это не означает популярность. Это просто своя небольшая ниша в жизни этого города, страны. Я уже здесь довольно давно, и никто еще не предложил снять кино.

- Как вы сейчас обустроились в бытовом плане? Вы ведь привыкли к достойному быту.

- Да нет никаких проблем. В молодости я работал в Ханты-Мансийске, где у меня была комнатка в пять квадратных метров. Кровать, стол, умывальник, за окном минус 50, а в подвале хозяева держат кур. Сейчас я тоже снимаю квартиру. Готовить я люблю и умею. Мне только полы тяжело мыть, но и тут нашел выход – студенты помогают.

Бальзам на душу

Много лет назад Игорь Гонопольский собрал небольшую группу из студентов и стал снимать в стенах университета «Туран» первый в СНГ студенческий сериал под названием «Детки».

- Снимали три года, на 31-м канале еженедельно выходила новая серия, - вспоминает режиссер. - Когда осенью прошлого года я зашел к Куанышу Амеркуловичу Тазабекову, проректору «Турана», были разные мысли, вплоть до продолжения «Деток», но сегодня это неактуально. То есть это интересно, но больших денег у университета нет. Сейчас надо думать, как говорят, инновационно. Поэтому мы договорились открыть ТСТ – театральную студию «Туран» для студентов-первокурсников факультета кино и телевидения. Они побывали со мной в театре русской драмы за кулисами и в музее Кастеева. Первый раз в жизни! Можете себе это представить?!

Сегодня мы с ними ставим несколькими составами спектакль по пьесе Ульриха Хуба «У ковчега в 8». Уговорил прийти в «Туран» педагога по мастерству актера, заслуженную артистку республики Наталью Долматову. Она работает со студентами блистательно, но ругается. Эти дети шагу не могут ступить без смартфона. Память у них не развита совершенно, наизусть могут сказать только свое имя. Текста в пьесе с гулькин нос, а мы бьемся из урока в урок. Я со своей слабой из-за инсульта памятью знаю пьесу наизусть, а они – нет. В конце концов посадили на сцене суфлера, и он им подбрасывает текст.

Сдачу сделаем перед окончанием учебного года. Хочу на одну из премьер пригласить воспитанников детдомов. Для актеров важен зритель, они греются тем, что идет из зала, а я хочу, чтобы мои студенты загорелись. Когда знакомился с группой, поймал взгляд одного из студентов. Я подумал тогда, что с этим парнишкой у меня будут проблемы. Жесткий, ничего не принимающий на веру. Но недавно он сказал, что ходит в университет ради театра. Для меня это был бальзам на душу.