Во второй, заключительной, части беседы с историком-востоковедом, писателем и публицистом Дастаном Кадыржановым речь пойдет о состоянии и перспективах казахского языка, о трайбализме, о том, что должно быть в приоритете – национальная самоидентификация или создание дееспособного государства…
О языковой проблеме
- Одним из корневых культурологических вопросов по-прежнему остается языковой, которому время от времени кое-кто пытается придать политический окрас. Не кажется ли вам, что пришло время набраться мужества и признать, что базовая причина всех связанных с этим проблем кроется в его носителях – казахах – и в нашей неспособности по-настоящему реформировать свой язык? Имеется в виду, что он все еще остается языком архаичной культуры, и отсюда его неповоротливость и неспособность адаптироваться к вызовам времени.
- Конечно же, проблема казахского языка заключается в нас самих, казахах. Кто еще обязан естественным образом защищать, развивать его и, главное, нести ответственность за результаты, не перекладывая ее трусливо на других?
Что же касается вопроса о состоянии казахского языка, то весьма трудно ответить на него всеохватывающе. Это действительно очень важная и многосторонняя проблема. Могу обозначить лишь некоторые ее аспекты.
Во-первых, если сравнивать с советским периодом, то казахский язык серьёзно шагнул вперёд. Радует, что это произошло, главным образом, в силу естественных причин, и во многом благодаря энтузиастам, которые ни на мгновение не ослабляли свою борьбу за позиции родной речи. Значительно расширилась среда общения, окрепла социальная опора языка. Сегодня выпускники школ, сдающие ЕНТ на казахском, составляют подавляющее большинство. Изменилось и процентное соотношение этносов в стране. Появились сферы, в которых без казахского языка просто никак. Раньше упрекали в русскоязычности органы власти, но сегодня ситуация другая: если центральная власть еще страдает этим, то представить областного акима, не владеющего казахским, практически невозможно.
Происходит освоение языком новых сфер. Если сравнить телевидение 1990-х и современное, то это небо и земля. В 1990-х казахский контент был откровенно периферийным и менее качественным. Сегодня же мы видим массу современных программ и музыки на казахском, большое разнообразие жанров массовой культуры. Происходит и адаптация языка к новым форматам. Мало кто знает, что в 1990-х в мою бытность генеральным директором казахского телевидения «на полном серьёзе» рассуждали о том, что жесткий формат новостийного сюжета не более 30-ти секунд невозможен для казахского языка, поскольку он требует обязательно пространного изъяснения, а сегодня это звучит как абсурд. В те годы считалось, что казахский язык – исключительно для «умных» телепрограмм, а для диджейского молодежного формата он вообще не подходит. Теперь вы не только слышите бодрое общение қазақша на молодежных каналах, но можете послушать казахский рэп и R'n'B. И современной молодежи трудно представить, что когда-то могло быть по-другому.
С 2009-го Акорда официально перешла на делопроизводство на казахском. Это значит, что документооборот в стране сделал резкий скачок в сторону государственного языка. С той поры, я думаю, доля казахского в делопроизводстве значительно расширилась.
Реклама, вывески, маркировка товаров, весь информационный контент – в массе сегментов казахский язык совершил серьёзный прорыв.
Время от времени, конечно, вспыхивают бытовые конфликты на языковой почве. Но они довольно эффективно нивелируются социальными сетями. Там быстро разбираются, кто идиот, кто позёр, а кто реально радеет за родную культуру. Общественное мнение уже давно создало такую атмосферу, что уничижительно или, не дай бог, оскорбительно высказываться о казахском языке – не просто табу, а фактически объявление войны целому народу. Ни один казах никогда этого не простит. А ведь раньше в нашей стране можно было во многих местах услышать «прекратите тут на своем балакать». Я замечаю, как в жизни отдельных людей, в быту, в общении казахского языка становится все больше и больше.
Потенциал языка и человеческий потенциал
- Значит, переживать за него уже не стоит?
- Все сказанное выше отнюдь не значит, что все прекрасно. Проблем еще много. Есть феномен двух информационных пространств в СМИ – казахскоязычные и русскоязычные медиа существуют как бы в параллельных пространствах. Есть проблема тех, кто не может или не хочет учить государственный язык. Есть проблема в международной сфере – там просто физически нет переводчиков с казахского языка на многие иностранные, и это сказывается на протоколе (молодежь, это вам лайфхак для проникновения в МИД). И так далее.
Есть более сложные вопросы – такие, как интегрированность языка в науку или технологические сферы. Именно это часто и создает впечатление периферийности и архаичности казахского языка. Но тут существует простая зависимость: когда носитель языка достигает каких-то высот в науке, то и язык начинает успешно проникать в нее. Иначе никак. К примеру, так происходило в бизнесе. Стоило появиться прослойке успешных казахскоязычных бизнесменов – и сразу в этой сфере стали возможными коммуникации на казахском. И чем выше их уровень ведения бизнеса, тем выше и уровень распространения языка.
То есть на состоянии родной речи прямо отражаются проблемы образования, развития науки и технологий. В моем понимании язык - это люди, и именно индивидуальные достижения людей двигают язык в новые пространства. Станьте первым человеком, который начнет переводить с амхарского на казахский – и казахский проникнет в Эфиопию. Прочтите лекцию о своем изобретении в сфере программирования на казахском, если вам легче на нем объясняться, - и он сделает еще один шаг в ай-ти технологиях.
Нельзя взять и в приказном порядке назначить общение на том или ином языке. Нельзя осуществлять сегрегацию граждан на настоящих и ненастоящих, стремясь превратить знание языка в привилегию. Развиваешь человеческий потенциал – растет и потенциал языка. Достигаешь высот в каких-то сферах деятельности – вместе с тобой достигает высот и твой язык. Не отрицанием и сегрегацией, а только позитивом можно сделать язык динамично развивающимся. И никак иначе.
Что касается реформирования языка с филологической точки зрения, его модернизации, то раньше я был сторонником этой идеи, но сегодня вряд ли её разделю. На мой взгляд, шансов потерять гораздо больше, нежели приобрести. К примеру, Ататюрк в свое время семь дней подряд читал в парламенте речь под названием «Нутуг», которая представляла собой свод его фундаментальных взглядов на все вопросы развития нации. Речь была произнесена на языке османлы – на предреформенном турецком, который сегодняшние поколения турок не очень хорошо понимают. Кто знает, может быть, проблемы с наследием Ататюрка сегодня и возникли вследствие «языковой нестыковки»? Так что это не всегда вопрос чисто филологии и лингвистики.
Тем более что язык – это живая структура, которая приспосабливается к современным реалиям естественным способом, в элементарном человеческом общении. Даже простой перевод на казахский инструкции нового медицинского препарата или продвинутого гаджета – это уже шаг вперед.
Все ведь прекрасно понимают, что казахский язык сегодняшнего Казахстана серьезно отличается даже от своего советского предшественника. Я не имею в виду наши сомнительные достижения в новоязе, которые, поверьте, со временем отфильтруются сами собой. Я подразумеваю живую материю языка, который используют наши соотечественники везде, в том числе и на таких коммуникационных площадках, как СМИ.
Еще раз подчеркну, что, учитывая рамки нашей беседы, я говорю лишь о некоторых аспектах проблемы и не касаюсь многих других. Например, отсутствия городской прозы или языка школьного образования – это потребует гораздо более обширного интервью, так что остановимся пока на этом.
Что такое хорошо и что такое плохо…
- Казахский социум исподволь, подобно раковой опухоли, разъедает трайбализм, и это становится все заметнее. В чем его глубинная причина? Преодолим ли он в принципе, и как этого добиться?
- Мне сложно об этом рассуждать, хотя я знаком с последними научными исследованиями на сей счет. Сложно потому, что я сам не являюсь трайбалистом - в том смысле, что принадлежность человека к тому или иному роду никогда не станет для меня мотивом к принятию решений или к формированию какого-то особого отношения к нему.
При этом я отлично знаю свои семь поколений и даже дальше, историю родов своих нагашылар и үлкен нағашылар, наши семейные легенды и предания. Я горжусь своим шежире и в изучении истории уделяю более пристальное внимание найманам, но это лишь потому, что мне хочется лучше знать свои корни, нежели найти в этой истории некую исключительность. Мои нагашы из Младшего жуза, а улкен нагашылар – из Старшего. Это еще одна причина считать себя сыном казахского народа в целом.
И я не склонен считать, что трайбализм – это какая-то уж очень определяющая проблема нашего развития. Тем более что он у нас не является классическим. В казахском языке нет диалектов, все, в сущности, вышли из одной веры, вся нация пересечена criss-cross межродовыми браками. Поэтому у нас в принципе невыгодно делать ставку на трайбалистическое групповое сознание. А того, кто это делает, неизбежно ждет большое разочарование.
Конечно, можно создать некую общность взглядов и целей для одной группы, одного рода, но при более внимательном рассмотрении окажется, что их объединяет далеко не родовой интерес. Это может быть земляческая криминальная мафия, какой-нибудь эпизодический альянс, общие деньги. Но долгосрочного альянса это создать не способно, а есть лишь те, кто наивно рассчитывает на преданность сородичей. Но, по мне, лучше рассчитывать на простую человеческую солидарность и единомыслие.
Племенные альянсы у нас существуют, хотя я уверен, что они в большей степени иллюзорны. Да, в некоторых ситуациях предпочтительнее знать происхождение человека, чем не знать. Однако родовая солидарность есть у казахов в той же мере, в какой она существует в культуре землячества у других народов. Не думаю, что казахи представляют собой нечто исключительное. У большинства народов мира земляк земляку рад и может открыть ему двери в будущее, поддержать или продвинуть по службе, создать особые условия, организовать протекционизм. Но в то, что у казахов это происходит каким-то уж очень исключительным способом, я не особо верю. Возможно, когда-то это и было определяющим фактором, но уже быстро опускается до нормального, естественного уровня.
Конечно, если парень с Востока пойдет баллотироваться на Западе страны, то он будет восприниматься несколько странно. Во-первых, почему он не рассчитывает на поддержку своих родичей? Во-вторых, при равном потенциале с местным его происхождение не сыграет ему на пользу. Но, скажите мне, разве в других странах не так? Попробуйте с менталитетом южных штатов баллотироваться на востоке США. Попробуйте на встречу с избирателями в Баварии приехать на «мерседесе», а не на БМВ. Попробуйте прочитать избирательную речь на бенгали в Бомбее. Я уж не говорю про сефардов, ашкенази и сабров в Израиле.
По мне, так «любить своих» - это хорошо. Но вот «не любить не своих» - это очень плохо, инфантильно и некультурно. Да и неинтересно.
Постколониальный синдром и эффект травмы
- Процитирую одного нашего неглупого современника: «Несвобода, покорность, неуважение к своей стране и к собственной жизни, которые несут в себе современные казахи, возникли не из ниоткуда – они происходят от утраты национального суверенитета, которая с годами привела к возникновению и укоренению в сознании народа явления угодничества любой власти и любым представлениям». Что скажете по этому поводу?
- Не стоит казахов прямо вот так выделять из всех постколониальных наций. Несвобода, комплексы неполноценности и неумение по-настоящему защищать свое достоинство присущи всем бывшим колониям. В любой империи метрополия управляет подчиненной территорией через подкупленную знать, через компрадорскую буржуазию, через местных «царьков», которые воспитывают в своем народе угодничество к властям разных уровней.
Но мы прекрасно видим, как по-разному проявляется самосознание в странах, которые были республиками одной империи. Население одних продолжает раболепствовать уже перед своим суверенным начальством, тогда как жители других проявляют нулевую терпимость к тиранам и компрадорам.
Суверенные власти получают беспрецедентный кредит доверия с обретением независимости. И многое зависит от её манеры управлять страной. Если она продолжает воспитывать эту вторичность, то вторичность и будет, в конце концов, доминировать в национальном самосознании. Не может просто так пройти подобное вероломство со стороны своих «элит», которые обокрали свой народ почище любого колониального гнета. Там хоть чужие, а здесь свои, да еще и облеченные высокой степенью народного доверия. Это портит кровь, сознание, это разрушает национальный характер.
Нас от других народов могут отличать только объемы национального ограбления, поскольку нашей «элите» досталась куда более богатая страна, нежели, скажем, Кыргызстан или Таджикистан. Именно осознание масштаба этих утерянных возможностей построить страну настоящего исторического величия в современном понимании, возможно, и выделяет нас среди других. Уровень перенесенного вероломства – это всегда ужасная психологическая травма.
Особенно силен эффект травмы от того, что дезавуируются результаты твоего многолетнего труда, от тщетности твоего старания и патриотизма. Они обесцениваются на фоне того, что эти узкие круги сумели присвоить себе всё профиты, пользуясь лишь своим привилегированным положением во власти, нисколько не проявляя выдающихся патриотических или профессиональных качеств, забирая все блага себе и оставляя тебе хронические долги, социальные тупики и налоговое бремя.
Есть и другая специфика. Она кроется отнюдь не в национальном характере, но, в конце концов, стало его частью. Речь идет о пресловутом «нефтяном проклятии». Возможно, его воздействие заключается в том, что вольно или невольно все население страны стало соучастником лютой эксплуатации нашего сырьевого сектора в личных целях. Это отдельный и сложный вопрос – как это проклятие воздействует на самосознание. Механизмы нами еще не до конца поняты, но то, что его воздействие на самосознание велико, – не вызывает никаких сомнений. Однако и здесь мы неоригинальны, достаточно взглянуть на другие постсоветские страны, сидящие на игле «сырьевого экспорта».
Неразделимые понятия
- С вашей точки зрения, что на нынешнем этапе истории для казахов первичнее – национальная самоидентификация или создание дееспособной государственности?
- Одно от другого неотделимо. Невозможно сформировать дееспособное государство, не идентифицировав себя в международном пространстве как народ, как нацию, не завершив процесс самоопределения. Для этого нужно понять истинное содержание современного национализма, вывести его из разряда устаревших клише и добиться того, чтобы у нашего народа было общее понимание того, что это такое.
Нужно вернуться к первоначальным ценностям, к первоначальной красоте идей независимости, где наша страна - это самоопределение казахского народа и других народов, которые считают нужным здесь жить и формировать с нами единую нацию, свободное сообщество свободных людей. Необходимо добиться того, чтобы эти слова перестали быть камуфляжем для узкого круга олигархов и вернулись в разряд наших священных целей. Мы должны вернуть народ к управлению государством и его богатствами на основе высоких нравственных ценностей.
Нужен принципиально новый общественный договор, причем смысл слова «договор» подразумевает, что договаривающиеся стороны стоят на единой шкале ценностей, а не стремятся обмануть и обворовать друг друга. И надо избавиться от тех групп, которые на протяжении многих лет демонстрировали свое вероломство и откровенную недоговороспособность.
Необходимо осознать, что нравственный интернационализм и гражданский национализм лежат в совершенно разных плоскостях, а не противопоставлены друг другу. В чем они одинаковы, так это в том, что стоят на одинаковых нравственных и правовых ценностях. На представлении о равенстве всех людей перед Богом и граждан перед государством. Именно нравственный интернационализм позволяет гордо говорить «я казах», подразумевая свою равную идентичность среди других. Но именно национализм позволяет гордо говорить «я гражданин», подразумевая то, что твое государство одинаково оберегает и казаха, и неказаха только на том основании, что он гражданин этой нации, участник твоего великого исторического проекта.
Национализм обозначает не тот этнос, который, по мнению кого-то, должен обладать привилегиями, а тот, который несет историческую ответственность за все, что происходит на его земле. Прежде всего, задачей национализма является создание единой нации, что невозможно без восстановления Республики, республиканского строя. А этот строй сегодня ошельмован, единая гражданская нация разбита на привилегированные сословия, а все институты представительной демократии носят откровенно декоративный характер.
Нужно вернуть власть в руки людей и построить совершенно новые общественные отношения. Это означает, что мы национальную идентификацию положим на здоровые рельсы, в положительное пространство, будем думать о том, что нас объединяет, больше, чем о том, в чем между нами различия. То есть мы должны вырвать идею национального единства из рук непросвещенного мракобесия и вернуться на рельсы Просвещения.
Согласитесь, ведь не герои, не самоназванные лидеры, а народ обладает истинным потенциалом для того, чтобы построить дееспособное государство. Он ведь живительный источник всего, в какое состояние его бы ни ввергли. Исторического потенциала все равно не отнять. Нужно лишь только открыть ему эти шлюзы, которые закрыты уничтожением Республики, и он это сделает как нельзя лучше. Только лишь потому, что мы еще не успели окончательно утерять наш нравственный стержень, дарованный нам предками. Просто потому, что мы еще умеем отличать хорошего, порядочного человека от вора и обманщика.
